Неточные совпадения
Осип. Да на что мне она? Не знаю я разве, что такое
кровать? У меня есть
ноги; я и постою. Зачем мне ваша
кровать?
Даже сам Собакевич, который редко отзывался о ком-нибудь с хорошей стороны, приехавши довольно поздно из города и уже совершенно раздевшись и легши на
кровать возле худощавой жены своей, сказал ей: «Я, душенька, был у губернатора на вечере, и у полицеймейстера обедал, и познакомился с коллежским советником Павлом Ивановичем Чичиковым: преприятный человек!» На что супруга отвечала: «Гм!» — и толкнула его
ногою.
Петрушка остановился с минуту перед низенькою своею
кроватью, придумывая, как бы лечь приличнее, и лег совершенно поперек, так что
ноги его упирались в пол.
Ее судороги становились сильнее, голос звучал злей и резче, доктор стоял в изголовье
кровати, прислонясь к стене, и кусал, жевал свою черную щетинистую бороду. Он был неприлично расстегнут, растрепан, брюки его держались на одной подтяжке, другую он накрутил на кисть левой руки и дергал ее вверх, брюки подпрыгивали,
ноги доктора дрожали, точно у пьяного, а мутные глаза так мигали, что казалось — веки тоже щелкают, как зубы его жены. Он молчал, как будто рот его навсегда зарос бородой.
Снимая пальто, Самгин отметил, что
кровать стоит так же в углу, у двери, как стояла там, на почтовой станции. Вместо лоскутного одеяла она покрыта клетчатым пледом. За
кроватью, в
ногах ее, карточный стол с кривыми ножками, на нем — лампа, груда книг, а над ним — репродукция с Христа Габриеля Макса.
— Клим! — звала она голосом мужчины. Клим боялся ее; он подходил осторожно и, шаркнув
ногой, склонив голову, останавливался в двух шагах от
кровати, чтоб темная рука женщины не достала его.
Она тотчас пришла. В сером платье без талии, очень высокая и тонкая, в пышной шапке коротко остриженных волос, она была значительно моложе того, как показалась на улице. Но капризное лицо ее все-таки сильно изменилось, на нем застыла какая-то благочестивая мина, и это делало Лидию похожей на английскую гувернантку, девицу, которая уже потеряла надежду выйти замуж. Она села на
кровать в
ногах мужа, взяла рецепт из его рук, сказав...
— Черт бы взял, — пробормотал Самгин, вскакивая с постели, толкнув жену в плечо. — Проснись, обыск! Третий раз, — ворчал он, нащупывая
ногами туфли, одна из них упрямо пряталась под
кровать, а другая сплющилась, не пуская в себя пальцы
ноги.
Но она встала на
ноги и, встряхнув что-то черное, пошатнулась, села на
кровать.
Ногою в зеленой сафьяновой туфле она безжалостно затолкала под стол книги, свалившиеся на пол, сдвинула вещи со стола на один его край, к занавешенному темной тканью окну, делая все это очень быстро. Клим сел на кушетку, присматриваясь. Углы комнаты были сглажены драпировками, треть ее отделялась китайской ширмой, из-за ширмы был виден кусок
кровати, окно в
ногах ее занавешено толстым ковром тускло красного цвета, такой же ковер покрывал пол. Теплый воздух комнаты густо напитан духами.
«Да вот одного сапога не найду, — отвечает он, шаря
ногой под
кроватью, — и панталоны куда-то запропастились.
Вспоминая вчерашний вечер, проведенный у Корчагиных, богатых и знаменитых людей, на дочери которых предполагалось всеми, что он должен жениться, он вздохнул и, бросив выкуренную папироску, хотел достать из серебряного портсигара другую, но раздумал и, спустив с
кровати гладкие белые
ноги, нашел ими туфли, накинул на полные плечи шелковый халат и, быстро и тяжело ступая, пошел в соседнюю с спальней уборную, всю пропитанную искусственным запахом элексиров, одеколона, фиксатуаров, духов.
Привалов пошел в уборную, где царила мертвая тишина. Катерина Ивановна лежала на
кровати, устроенной на скорую руку из старых декораций; лицо покрылось матовой бледностью, грудь поднималась судорожно, с предсмертными хрипами. Шутовской наряд был обрызган каплями крови. Какая-то добрая рука прикрыла
ноги ее синей собольей шубкой. Около изголовья молча стоял Иван Яковлич, бледный как мертвец; у него по лицу катились крупные слезы.
Я отвел ему маленькую комнату, в которой поставил
кровать, деревянный стол и два табурета. Последние ему, видимо, совсем были не нужны, так как он предпочитал сидеть на полу или чаще на
кровати, поджав под себя
ноги по-турецки. В этом виде он напоминал бурхана из буддийской кумирни. Ложась спать, он по старой привычке поверх сенного тюфяка и ватного одеяла каждый раз подстилал под себя козью шкурку.
В спальне — огромная, тоже красного дерева
кровать и над ней ковер с охотничьим рогом, арапниками, кинжалами и портретами борзых собак. Напротив — турецкий диван; над ним масляный портрет какой-то очень красивой амазонки и опять фотографии и гравюры. Рядом с портретом Александра II в серой визитке, с собакой у
ног — фотография Герцена и Огарева, а по другую сторону — принцесса Дагмара с собачкой на руках и Гарибальди в круглой шапочке.
В дверях стоял Харитон Артемьич. Он прибежал из дому в одном халате. Седые волосы были всклокочены, и старик имел страшный вид. Он подошел к
кровати и молча начал крестить «отходившую». Хрипы делались меньше, клокотанье остановилось. В дверях показались перепуганные детские лица. Аграфена продолжала причитать, обхватив холодевшие
ноги покойницы.
Он вдруг спустил
ноги с
кровати, шатаясь пошел к окну, бабушка подхватила его под руки...
Однажды я заснул под вечер, а проснувшись, почувствовал, что и
ноги проснулись, спустил их с
кровати, — они снова отнялись, но уже явилась уверенность, что
ноги целы и я буду ходить. Это было так ярко хорошо, что я закричал от радости, придавил всем телом
ноги к полу, свалился, но тотчас же пополз к двери, по лестнице, живо представляя, как все внизу удивятся, увидав меня.
Кругом, в беспорядке, на постели, в
ногах, у самой
кровати на креслах, на полу даже, разбросана была снятая одежда, богатое белое шелковое платье, цветы, ленты.
— Ох, смерть моя!.. — стонал Самойло Евтихыч, лежа на своей
кровати; сапог разрезали, чтобы снять с
ноги.
В минуту его отсутствия Ивашев привстал, спустил с
кровати ноги и упал без чувств.
Лиза возвратилась домой, села в
ногах своей
кровати и так просидела до самого утра: в ней шла сильная нравственная ломка.
Оба окна в комнате у Ольги Сергеевны были занавешены зелеными шерстяными занавесками, и только в одном уголок занавески был приподнят и приколот булавкой. В комнате был полусвет. Ольга Сергеевна с несколько расстроенным лицом лежала в
кровати. Возле ее подушек стоял кругленький столик с баночками, пузыречками и чашкою недопитого чаю. В
ногах, держась обеими руками за
кровать, стояла Лиза. Глаза у нее были заплаканы и ноздерки раздувались.
Чаек подали, и девушки, облокотясь на подушечки, стали пить. Сестра Феоктиста уселась в
ногах, на
кровати.
В головах у
кровати, покрытой кашемировым одеялом, стоял ореховый спальный шкафик, а в
ногах женская поясная ванна.
Она встала с
кровати, подошла к дивану, села в
ногах у Лихонина и осторожно погладила его
ногу поверх одеяла.
Как пьяный, тяжело дыша, с открытым ртом, шатаясь на трясущихся
ногах, он подошел к
кровати.
И пошла почивать в опочивальню свою молодая дочь купецкая, красавица писаная, и видит: стоит у
кровати ее девушка сенная, верная и любимая, и стоит она чуть от страха жива, и обрадовалась она госпоже своей, и целует ей руки белые, обнимает ее
ноги резвые.
Тот пошел. Еспер Иваныч сидел в креслах около своей
кровати: вместо прежнего красивого и представительного мужчины, это был какой-то совершенно уже опустившийся старик, с небритой бородой, с протянутой
ногой и с висевшей рукой. Лицо у него тоже было скошено немного набок.
Аннинька пользовалась этим моментом душевного расслабления своей подруги, забиралась к ней с
ногами на
кровать и принималась без конца рассказывать о своей любви, как те глупые птички, которые щебечут в саду на заре от избытка преисполняющей их жизни.
Она ушла в угол, где стояла
кровать, закрытая ситцевым пологом, и Андрей, сидя у стола, долго слышал теплый шелест ее молитв и вздохов. Быстро перекидывая страницы книги, он возбужденно потирал лоб, крутил усы длинными пальцами, шаркал
ногами. Стучал маятник часов, за окном вздыхал ветер.
Я — один. Или вернее: наедине с этим, другим «я». Я — в кресле, и, положив
нога на
ногу, из какого-то «там» с любопытством гляжу, как я — я же — корчусь на
кровати.
Проститься с ней? Я двинул свои — чужие —
ноги, задел стул — он упал ничком, мертвый, как там — у нее в комнате. Губы у нее были холодные — когда-то такой же холодный был пол вот здесь, в моей комнате возле
кровати.
И сквозь стеклянную дверь: все в комнате рассыпано, перевернуто, скомкано. Впопыхах опрокинутый стул — ничком, всеми четырьмя
ногами вверх — как издохшая скотина.
Кровать — как-то нелепо, наискось отодвинутая от стены. На полу — осыпавшиеся, затоптанные лепестки розовых талонов.
На плоскости бумаги, в двухмерном мире — эти строки рядом, но в другом мире… Я теряю цифроощущение: 20 минут — это может быть 200 или 200 000. И это так дико: спокойно, размеренно, обдумывая каждое слово, записывать то, что было у меня с R. Все равно как если бы вы, положив
нога на
ногу, сели в кресло у собственной своей
кровати — и с любопытством смотрели, как вы, вы же — корчитесь на этой
кровати.
…Всю ночь — какие-то крылья, и я хожу и закрываю голову руками от крыльев. А потом — стул. Но стул — не наш, теперешний, а древнего образца, из дерева. Я перебираю
ногами, как лошадь (правая передняя — и левая задняя, левая передняя — и правая задняя), стул подбегает к моей
кровати, влезает на нее — и я люблю деревянный стул: неудобно, больно.
Ромашов потихоньку встал с
кровати и сел с
ногами на открытое окно, так что его спина и его подошвы упирались в противоположные косяки рамы.
И вместе с тем вспомнилось ему, как в раннем детстве, еще до корпуса, мать наказывала его тем, что привязывала его тоненькой ниткой за
ногу к
кровати, а сама уходила.
В серой расстегнутой тужурке кружился Ромашов по своей крошечной комнате, задевая
ногами за ножки
кровати, а локтями за шаткую пыльную этажерку.
— Вам нездоровится? — спросил робко Ромашов, садясь в его
ногах на
кровать. — Так я не буду вам мешать. Я уйду.
Воротясь домой, он молча ткнул свой сак
ногой под
кровать, а вечером в назначенный час первым из всех явился на условленное место для встречи Шатова, правда всё еще с своим паспортом в кармане…
Доктор сейчас же поднялся на своей постели. Всякий живописец, всякий скульптор пожелал бы рисовать или лепить его фигуру, какою она явилась в настоящую минуту: курчавая голова доктора, слегка седоватая, была всклочена до последней степени; рубашка расстегнута; сухие
ноги его живописно спускались с
кровати. Всей этой наружностью своей он более напоминал какого-нибудь художника, чем врача.
Прежняя обыкновенная печь в спальне заменилась затейливым камином, и в конце концов брачная
кровать молодых представляла нечто невероятное: она была широчайшая, из цельного красного дерева, и в обеих спинках ее были вделаны огромные зеркала, так что всякий, ложившийся на эту
кровать, видел себя с головы до
ног.
Прошло еще с полчаса — не спится, да и только. Зажгли свечу, спустили
ноги с
кровати и сели друг против друга. Глядели-глядели — наконец смешно стало.
Когда ее немного отпустило, она покрыла
кровать одеялом, расстегнула кнопки кофточки, крючки лифа и непослушные крючки низкого мягкого корсета, который сдавливал ее живот. Затем она с наслаждением легла на спину, опустив голову глубоко в подушки и спокойно протянув усталые
ноги.
К тому же он увидел со смущением, что в комнате не было другой
кровати, — значит, хозяин уступил свою, а его
ноги были босы, — значит, Нилов снял с него, сонного, сапоги.
И он сел на свою
кровать против американского господина, вдобавок еще расставивши
ноги. Матвей боялся, что американец все-таки обидится. Но он оказался парень простой и покладливый. Услыхав, что разговор идет о Тамани-холле, он отложил газету, сел на своей постели, приветливо улыбнулся, и некоторое время оба они сидели с Дымой и пялили друг на друга глаза.
А один безусый юноша, недавно занявший последнюю
кровать у мистера Борка, кинулся на свою постель и хохотал звонко, неудержимо, лягая в воздухе
ногами, как будто боялся, что иначе смех задушит его на смерть.
Я спал крепко, без снов. Вдруг я почувствовал, что на мои
ноги налегла десятипудовая тяжесть. Я вскрикнул и проснулся. Был уже день; в окна ярко заглядывало солнце. На
кровати моей, или, лучше сказать, на моих
ногах, сидел господин Бахчеев.
(Прим. автора.)] сверх рубашки косоворотки, в туфлях на босую
ногу; подле него пряла на самопрялке козий пух Арина Васильевна и старательно выводила тонкие длинные нити, потому что затеяла выткать из них домашнее сукно на платье своему сыночку, так чтоб оно было ему и легко, и тепло, и покойно; у окошка сидела Танюша и читала какую-то книжку; гостившая в Багрове Елизавета Степановна присела подле отца на
кровати и рассказывала ему про свое трудное житье, про службу мужа, про свое скудное хозяйство и недостатки.